Выдалась минута молчания.

Снаружи в землянку долетели возбужденные голоса партизан.

Степан Бояркин посмотрел на Корнилова, словно ища у него сочувствия, и сказал:

— Но ведь вы сами сказали, что свой лагерь подготовили заранее, до прихода немцев… Заранее подготовили, а теперь только воюете. А мне как быть?

— Совершенно верно, условия разные, — опять охотно согласился Воронин, и эта его манера внезапно соглашаться там, где, казалось бы, надо спорить, опять озадачила Бояркина. — Мы готовили лагерь и базы в сентябре. Но разве мы могли тогда бить фашистов? Их же не было в наших местах! Тогда… понимаешь, тогда строительство лагеря и баз было для нас главным делом. А пришли немцы — мы стали бить их, и это стало для нас главным. У нас, как видишь, дело обстояло проще. У тебя гораздо сложнее. Ты начал действовать в такой обстановке, когда надо прежде всего бить немцев и одновременно создавать лагерь и базы. Все, все надо делать и делать обязательно, но прежде всего — бить врага! Я хорошо знаю, что вы кое-что сделали. Но разве твой отряд может делать лишь кое-что? Не сомневаюсь, что он способен на большие дела!

Бояркин долго сидел задумавшись.

В землянку вошла белокурая девушка в легонькой курточке и фартуке убрать со стола. Когда она входила, в открытую дверь опять донеслись возбужденные голоса партизан.

— Что они там кричат? — спросил Бояркин.

— А шут их знает! Известно, горлопаны! — сердито ответила девушка. Заспорили из-за какой-то машины… В ремонте она где-то… И пошло! А теперь и о машине забыли, а спорят о войне. Известно, горлопаны!

Забрав посуду, девушка ушла.

Воронин взглянул на Бояркина.

— Обиделся?

— На правду как обидишься? — ответил Бояркин. — Да, тут я недодумал. По ближним деревням, положим, и немцев-то нет. Но наша задача, конечно, не ждать, когда они придут к нам в лагерь. Надо их искать и бить, это я понимаю.

— А что их искать? Вон рядом, в твоей Ольховке!

— В том-то и дело, что рядом, — сказал Бояркин. — Только поэтому я их пока и не трогал. Думал, пока устраиваемся да окрепнем, не трогать их в Ольховке — боялся, не открыть бы свое место. А теперь, пожалуй, пора! Теперь мы все обдумаем и начнем готовиться к этой операции. Сами понимаете, ведь нельзя с бухты-барахты?

…Через час на поляне у главной землянки были выстроены все партизаны, находившиеся в лагере, и Степан Бояркин зачитал приказ о том, что отныне его отряд является составной частью районного партизанского отряда.

XII

Через день в лагере отряда на Красной горке появилась группа наших солдат, — немало таких групп бродило в те дни по ржевским лесам. Солдаты были в обтрепанных, прожженных шинелях, держались молчаливо, сторожко, а когда кто-либо заговаривал с ними, отвечали коротко:

— Вон командир! Обращайтесь к нему.

Командовал группой лейтенант Илья Крылатов. Это был молодой, высокий, чернобровый и черноглазый человек с густой черной щетинкой на смуглых щеках и подбородке — весь точно молодой могучий ворон. По тому, как он двигался, говорил, прикрикивал на солдат, Степан Бояркин сразу понял, что лейтенант властолюбив и своенравен.

Судьба этой группы очень заинтересовала Бояркина, Отряд готовился к боевым делам. Операции предстояли большие, в частности разгром комендатуры в Ольховке. Вот почему у Бояркина сразу же появилась мысль оставить группу в отряде.

За день в землянке, где поселилась эта группа, не однажды побывал Костя, неделю назад назначенный вестовым Степана Боярккна. По поручению командира он присматривался к солдатам-пришельцам…

Костя очень быстро освоился в отряде и стал опять таким же, каким был в армии, — всегда бодрым, расторопным, заботливым; словом, он имел все качества вестового, без которого любому командиру трудно выполнять свои обязанности. В распахнутом рыжеватом полушубке, под которым виднелась гимнастерка, в треухе из серой мерлушки, он с утра и до вечера без устали носился по всему лагерю: то передавал приказы командира, то вызывал к нему людей, то забегал к своим товарищам-комсомольцам потолковать о делах и раздобыть самосада, то на кухню и прачечную — поболтать с девушками… Большую часть дня он проводил на свежем воздухе и от этого посвежел, порозовел; избавился он и от заикания, что так мучило его и, раздражало. Молодом подвижной парень, белокурый и сероглазый, с пухловатыми свежими губами и веселым, чуть вздернутым носом, с постоянным выражением живости и мальчишеского задора в каждой черточке лица, он был одним из самых приметных парней в отряде.

Под вечер Костя явился к Бояркину с докладом о своих наблюдениях над группой Крылатова.

— Ну, как они там? — нетерпеливо спросил Бояркин.

— Все лежат замертво, товарищ командир! — ответил Костя. — Как завалились, так и затряслась землянка от храпа. Чисто военный храп, честное слово!

— Что говорят-то они?

— Они ничего не говорят. За них животы разговаривают, вернее сказать, желудки…

— Брось, расскажи толком!

— Оголодали ребята, товарищ командир! — ответил Костя серьезно и даже грустно. — А у голодного какой разговор? Голодный молчит. У голодного глаза говорят… Очень рады, что наелись да попали в тепло. Впрочем, меня сразу признали, так сказать, за своего человека и спросили, как я попал сюда…

— Это хорошо! — заметил Бояркин. — Значит, есть интерес к отряду, хотя и молчат. Ты с ними потолкуй получше, а когда проснется командир позови к нам.

— Командир у них зубастый…

— Зубастый?

— И зубастый и грамотный, видать, здорово, — сказал Костя. — Он только нынче из училища. Он, товарищ командир, даже по-немецки вовсю лопочет!

— Да что ты?

— Честное слово!

— Да-а, такого бы не мешало иметь, — сказал Бояркин, почесывая пальцем левую щеку, что делал в минуты раздумья. — Как твое мнение: останутся они у нас?

— А куда им деваться?

Вскоре Костя привел лейтенанта Крылатова — вероятно, разбудил раньше срока. Илья Крылатов вошел с заспанным, недовольным выражением лица.

— Чем могу служить?

— Садитесь, — пригласил его Бояркин.

Крылатов сел, осмотрел землянку.

— Хорошо вы здесь обжились!

— Как ваши бойцы? Отдыхают?

— Спасибо, как говорится, за хлеб-соль.

Закурили.

— Мы вас позвали, чтобы получше познакомиться, — сказал Бояркин минуту погодя.

— Очень приятно.

— Откуда идете?

Крылатов неожиданно вздохнул.

— Из Литвы. Там были очень сильные бои.

— Три месяца?

— Да, три месяца. — Крылатов посмотрел на всех, щурясь медленно, по-птичьи. — А что вы хотите? Не на машинах. К тому же все время лесами и болотами.

— Вся ваша группа из одной части?

— Нет, из разных, собрались в пути.

— А как вы оказались командиром группы?

— Я в группе старший по званию.

— Какие же ваши дальнейшие планы?

— Это что — допрос? — Крылатов подумал, усмехнулся каким-то своим мыслям, чуть пошевелив уголками губ. — Впрочем, мне уже приходилось отвечать на такие вопросы. Так вот, уже из одного факта, что мы три месяца, несмотря на различные трудности, пробираемся на восток, вам должна быть понятна наша основная задача. Мы хотим во что бы то ни стало выйти с территории, занятой немцами, и соединиться с Красной Армией.

— Я так понимаю, — заговорил Бояркин, — если вы очень упорно стремитесь пройти через фронт, соединиться с Красной Армией, значит хотите воевать, бить немцев?

— Что за вопрос?

— А вы знаете, что и здесь, в наших местах, их много? — Бояркин приблизил худощавое, бледное лицо к лицу Крылатова. — Почему бы вам не бить тех немецких фашистов, которые здесь? Чем они отличаются от тех, которые сейчас под Москвой? Кстати, через наши места сейчас проходят к Москве как раз те немцы, которые должны сражаться против нашей армии.

— Я понимаю так, что вы предлагаете мне и моим бойцам остаться у вас? — спросил Крылатов.

— Совершенно верно.

— Ничего не выйдет!