Он быстро подошел к Батюкову, обнял его и трижды поцеловал, как солдат солдата в час победы.

— Еще раз, второй раз за один день, поздравляю тебя, дорогой Михаил Ефимович! — сказал он растерянному Батюкову и обратился ко всем: — И вас всех, дорогие друзья, тоже поздравляю! Сегодня свершилось историческое событие: положено начало созданию советской гвардии! Михаил Ефимович, ты и твои танкисты — первые наши гвардейцы!

II

Гитлеровцы, занятые подготовкой к новому наступлению, лишь изредка на утренних и вечерних зорях — бросали на наш передний край да в тылы несколько снарядов и мин, но словно бы только затем, чтобы напомнить: наступило затишье, а не конец войне. Наши батареи отвечали редко — берегли боеприпасы. Все эти дни дивизия Бородина занималась перегруппировкой частей и подразделений, укреплением позиций, наблюдением за противником, ремонтом оружия, подвозкой боеприпасов и продовольствия — словом, множеством самых различных дел, необходимых для того, чтобы в конечном счете успешно вести главное дело — уничтожение врага. На переднем крае активно действовали только снайперы. Из невидимых засад то и дело раздавались их меткие выстрелы.

В эти дни затишья майор Озеров очень тосковал о семье и родной Сибири. Как раз в это время он получил от жены сразу два письма.

Жена работала учительницей в Новосибирске, где Озеров служил в армии до поступления в академию. Она была весьма энергичной женщиной, способной и без мужа управиться с семьей, но Озеров понимал, конечно, что сейчас семье жить стало трудно, и, как ни утешал себя, беспокоился о ее судьбе.

Он писал жене пространный ответ. Теплые, ласковые слова лились и лились из-под пера, и не было им конца. Он писал — и перед его глазами стояла, как живая, вся семья: старая, но еще бодрая мать, жена с ребятами — Таней и Володькой. И будто бы стояли они на лесистом берегу широкой весенней Оби, а вокруг, куда хватал глаз, расстилались родные, любимые сибирские просторы.

Как долго он не видал семьи!

Как долго не был в Сибири!

Майор Озеров прожил там почти всю жизнь. Озеровы — старожилы Сибири. Их род раскинул могучие ветви по многим селам, расположенным у Касмалинского бора. Отец Озерова возвратился с первой мировой войны большевиком, создал и возглавил в родном селе Совет, а когда летом восемнадцатого года белогвардейцы захватили власть, — стал командиром партизанского отряда в знаменитой партизанской армии своего друга-однополчанина Ефима Мамонтова. Через год отец, раненный в ногу, попал в руки белых карателей. На глазах односельчан белогвардейцы исхлестали его шомполами до потери сознания, а затем пристрелили. На другой день четырнадцатилетний Сережа Озеров был в отряде партизан. До зимы он носился по алтайским степям, участвовал в разгроме нескольких карательных экспедиций Колчака, а зимой, когда подошли части Красной Армии, вернулся домой.

После двухлетнего перерыва вместе с другими переростками Сережа вновь взялся за учебу, проявил в ней завидное упорство и в 1925 году окончил среднюю школу. После этого можно было жить и работать спокойно в родном селе, но Сергей Озеров долго метался, не находя себе дела по душе. Он работал то избачом, то учителем, то в волостном комитете комсомола — и везде был недоволен своей работой. Наконец, к удивлению родных, он пошел в военкомат, отказался от льготы и попросил отправить его в армию.

Так закончились его поиски любимого дела.

В армии он прошел путь от рядового до офицера, командира роты. Все это время он провел в Сибири. Только последние годы, когда учился в Военной академии, пришлось жить в Москве. Сразу после окончания академии он надеялся вернуться в родную Сибирь, где безвыездно жила его семья, но началась война, и его немедленно отправили на запад.

…Подробно описав, как полк встречал праздник 7 ноября на фронте, майор Озеров вдруг отложил письмо, позвал Петю Уральца.

— Дописали, товарищ майор? — радостно спросил Петя, выглядывая из своего отделения блиндажа, где он подогревал для командира полка обед. Если дописали, то надо обедать. Давно пора!

— Обедать? Можно и обедать.

Петя стал собирать на стол.

— Вот что, Петя, — сказал Озеров, — сейчас же узнай, приехал ли начпрод. Если приехал — немедленно ко мне.

Пришел начпрод Рубин.

Он был молод, чернобров и, как девушка, румян от мороза. Явился он в чистеньком беленом полушубке; поверх него ярко поблескивала новенькая портупея и кобура. Вскинув вытянутую ладонь к шапке, отделанной красивым голубым мехом, Рубин отрапортовал мягким веселым баском — такой бывает у баловней судьбы.

— Ты все полнеешь? — спросил его Озеров.

Рубин ответил улыбкой.

— У нас в роду все такие, товарищ майор!

— Дело не в этом, я думаю, — заметил Озеров тихонько, перебирая на столике карты и бумаги. — Гляди, Рубин, как бы после войны не пришлось ехать на курорт. Ожирение — скверная болезнь.

— Товарищ майор! — заметно встревожился Рубин, понимая, куда поворачивает дело, начатое так спокойно. — Честное слово, я даже сам не знаю, с чего меня дуть так стало!

— А я знаю, — сказал на это Озеров. — От излишнего употребления весьма питательных веществ. Ведь ты, конечно, питаешься неплохо?

Рубин невольно взглянул на алюминиевую миску с остатками пшенного супа, стоявшую на краешке стола, и ему вдруг показалось, что он понял, зачем его вызвал командир полка. Обругав себя в душе за неосмотрительность по службе, он сказал:

— Извините, товарищ майор, но я не знал, что вас так плохо кормят. Я сегодня же отправлю для вас добавочные продукты.

— Отправишь?

— Так точно!

Озеров отодвинул бумаги.

— Если ты это сделаешь, — сказал он, скосив глаза на Рубина, — я тебя тоже отправлю… Понял? На передовую! Да, погоди-ка, любезный, ты не строевик?

— Никак нет, товарищ майор! — испугался Рубин.

— А по-моему, ты вполне бы мог командовать взводом: молод, силен, хорошо упитан. А на твое бы место постарше человека, а?

— Товарищ майор, я не могу, у меня звание…

— Интендантское? — Озеров прищурился почти ласково. — Это ничего! На войне важны не звания.

Начпроду Рубину стало нестерпимо душно в шубе. Его румяное лицо сплошь покрылось бисеринками пота.

— Ну, ладно, работай пока, — сказал Озеров. — Сам можешь кушать вволю, если не боишься потерять здоровье. Ну, а если узнаю, что промотал хотя бы кусок сала, — пеняй на себя. Разговор будет короткий.

— Слушаюсь, товарищ майор!

— А вызвал я тебя по важному делу, — продолжал Озеров. — Сам-то кушаешь хорошо, а вот солдат кормишь неважно! Так вот, с сегодняшнего дня — строгое правило: ежедневно лично мне давать на подпись меню для всего полка! Без моей подписи не сметь готовить пищу! А ты лично следи, чтобы в котлы закладывалась полная норма. Сам проверяй, доходят ли продукты, какие отпускаешь, до солдат, не растаскивают ли их по дороге двуногие крысы. Не сиди на месте, а носись, как говорится, колбасой по кухням и складам!

— Есть, товарищ майор!

Отпустив Рубина, Озеров взялся за письмо, но тут же оторвался и приказал Пете Уральцу:

— Позови Вознякова.

Пока не было комиссара, майор Озеров выполнял и его обязанности и уделял им не меньше внимания, чем своей непосредственной работе.

Секретарь партбюро Возняков сильно изменился за дни-выхода с территории, занятой оккупантами, а особенно за последние дни, когда полк Озерова встал на линии фронта под Москвой. Он как-то подтянулся, стал подбористей, строже — военная служба быстро обтачивала его со всех сторон, точно хороший гранильщик угловатый камень. Озеров заметил это и всеми мерами старался помочь Вознякову освоиться с трудными условиями партийной работы на фронте — он надеялся, что из Вознякова выйдет хороший секретарь партбюро: относился он к своему делу искренне и с большой любовью.

Озеров встретил Вознякова приветливо.

— Садись. Куда собрался?

— В первый батальон, товарищ майор.